Неточные совпадения
Услыхал
князь бестолковую пальбу бестолкового одоевца и долго терпел, но напоследок не стерпел: вышел против бунтовщиков
собственною персоною и, перепалив всех до единого, возвратился восвояси.
— Конечно нет, — улыбнулся
князь, но как-то очень серьезной улыбкой, и вообще он становился все более и более озабочен, — я слишком знаю, что этот человек мужествен. Тут, конечно, особый взгляд… свое
собственное расположение идей…
Во-вторых, составил довольно приблизительное понятие о значении этих лиц (старого
князя, ее, Бьоринга, Анны Андреевны и даже Версилова); третье: узнал, что я оскорблен и грожусь отмстить, и, наконец, четвертое, главнейшее: узнал, что существует такой документ, таинственный и спрятанный, такое письмо, которое если показать полусумасшедшему старику
князю, то он, прочтя его и узнав, что
собственная дочь считает его сумасшедшим и уже «советовалась с юристами» о том, как бы его засадить, — или сойдет с ума окончательно, или прогонит ее из дому и лишит наследства, или женится на одной mademoiselle Версиловой, на которой уже хочет жениться и чего ему не позволяют.
Княгиня удивлялась потом, как сильно действует на
князя Федора Сергеевича крошечная рюмка водки, которую он пил официально перед обедом, и оставляла его покойно играть целое утро с дроздами, соловьями и канарейками, кричавшими наперерыв во все птичье горло; он обучал одних органчиком, других
собственным свистом; он сам ездил ранехонько в Охотный ряд менять птиц, продавать, прикупать; он был артистически доволен, когда случалось (да и то по его мнению), что он надул купца… и так продолжал свою полезную жизнь до тех пор, пока раз поутру, посвиставши своим канарейкам, он упал навзничь и через два часа умер.
— Но отчего же вы не обратились ко мне? я бы давно с величайшей готовностью… Помилуйте! я сам сколько раз слышал, как
князь [Подразумевается
князь Дмитрий Владимирович Голицын, тогдашний московский главнокомандующий.] говорил: всякий дворянин может войти в мой дом, как в свой
собственный…
— Послушайте,
князь, я остался здесь со вчерашнего вечера, во-первых, из особенного уважения к французскому архиепископу Бурдалу (у Лебедева до трех часов откупоривали), а во-вторых, и главное (и вот всеми крестами крещусь, что говорю правду истинную!), потому остался, что хотел, так сказать, сообщив вам мою полную, сердечную исповедь, тем самым способствовать
собственному развитию; с этою мыслию и заснул в четвертом часу, обливаясь слезами.
Разумно и ясно, и, повторяем, с чрезвычайною даже психологией, развернул он пред
князем картину всех бывших
собственных отношений
князя к Настасье Филипповне.
— Ни-ни-ни! Типун, типун… — ужасно испугался вдруг Лебедев и, бросаясь к спавшему на руках дочери ребенку, несколько раз с испуганным видом перекрестил его. — Господи, сохрани, господи, предохрани! Это
собственный мой грудной ребенок, дочь Любовь, — обратился он к
князю, — и рождена в законнейшем браке от новопреставленной Елены, жены моей, умершей в родах. А эта пигалица есть дочь моя Вера, в трауре… А этот, этот, о, этот…
— Вот это, — разъяснял
князь с чрезвычайным удовольствием и одушевлением, — это
собственная подпись игумена Пафнутия со снимка четырнадцатого столетия.
— Единственно на минуту, многоуважаемый
князь, по некоторому значительному в моих глазах делу, — натянуто и каким-то проникнутым тоном вполголоса проговорил вошедший Лебедев и с важностию поклонился. Он только что воротился и даже к себе не успел зайти, так что и шляпу еще держал в руках. Лицо его было озабоченное и с особенным, необыкновенным оттенком
собственного достоинства.
Князь пригласил его садиться.
Говорят, смирение есть страшная сила; надо справиться об этом у
князя, это его
собственное выражение.)
— Именно,
князь, и как прекрасно вы это объясняете, сообразно с
собственным вашим сердцем! — восторженно вскричал генерал, и, странно, настоящие слезы заблистали в глазах его.
— Но своего, своего! — лепетал он
князю, — на
собственное иждивение, чтобы прославить и поздравить, и угощение будет, закуска, и об этом дочь хлопочет; но,
князь, если бы вы знали, какая тема в ходу. Помните у Гамлета: «Быть или не быть?» Современная тема-с, современная! Вопросы и ответы… И господин Терентьев в высшей степени… спать не хочет! А шампанского он только глотнул, глотнул, не повредит… Приближьтесь,
князь, и решите! Все вас ждали, все только и ждали вашего счастливого ума…
«Требуем, а не просим, и никакой благодарности от нас не услышите, потому что вы для удовлетворения своей
собственной совести делаете!» Экая мораль: да ведь коли от тебя никакой благодарности не будет, так ведь и
князь может сказать тебе в ответ, что он к Павлищеву не чувствует никакой благодарности, потому что и Павлищев делал добро для удовлетворения
собственной совести.
Мы знаем только одно, что свадьба назначена действительно и что сам
князь уполномочил Лебедева, Келлера и какого-то знакомого Лебедева, которого тот представил
князю на этот случай, принять на себя все хлопоты по этому делу, как церковные, так и хозяйственные; что денег велено было не жалеть, что торопила и настаивала на свадьбе Настасья Филипповна; что шафером
князя назначен был Келлер, по
собственной его пламенной просьбе, а к Настасье Филипповне — Бурдовский, принявший это назначение с восторгом, и что день свадьбы назначен был в начале июля.
— Как жаль, как жаль, и как нарочно! — с глубочайшим сожалением повторил несколько раз Ардалион Александрович. — Доложите же, мой милый, что генерал Иволгин и
князь Мышкин желали засвидетельствовать
собственное свое уважение и чрезвычайно, чрезвычайно сожалели…
— Не совсем, многоуважаемый
князь, — не без злости ответил Лебедев, — правда, я хотел было вам вручить, вам, в ваши
собственные руки, чтоб услужить… но рассудил лучше там услужить и обо всем объявить благороднейшей матери… так как и прежде однажды письмом известил, анонимным; и когда написал давеча на бумажке, предварительно, прося приема, в восемь часов двадцать минут, тоже подписался: «Ваш тайный корреспондент»; тотчас допустили, немедленно, даже с усиленною поспешностью задним ходом… к благороднейшей матери.
— Послушайте, господин Терентьев, — сказал вдруг Птицын, простившись с
князем и протягивая руку Ипполиту, — вы, кажется, в своей тетрадке говорите про ваш скелет и завещаете его Академии? Это вы про ваш скелет,
собственный ваш, то есть ваши кости завещаете?
— Да здесь-с, — засмеялся вдруг Лебедев, подымаясь во весь рост со стула и приятно смотря на
князя, — очутился вдруг здесь, в поле
собственного моего сюртука. Вот, извольте сами посмотреть, ощупайте-с.
— Но чтобы доказать вам, что в этот раз я говорил совершенно серьезно, и главное, чтобы доказать это
князю (вы,
князь, чрезвычайно меня заинтересовали, и клянусь вам, что я не совсем еще такой пустой человек, каким непременно должен казаться, — хоть я и в самом деле пустой человек!), и… если позволите, господа, я сделаю
князю еще один последний вопрос, из
собственного любопытства, им и кончим.
Я теперь
собственными глазами убедился, что моя догадка была справедлива, — убеждал разгоряченный
князь, желая утишить волнение и не замечая того, что только его увеличивал.
На некоторые мечты свои
князь смотрел еще назад тому несколько дней как на преступление, а Лукьян Тимофеич принимал отказы
князя за одно лишь личное к себе отвращение и недоверчивость, уходил с сердцем уязвленным и ревновал к
князю не только Колю и Келлера, но даже
собственную дочь свою, Веру Лукьяновну.
Сердце матери дрожало от этого помышления, кровью обливалось и слезами, хотя в то же время что-то и шевелилось внутри этого сердца, вдруг говорившее ей: «А чем бы
князь не такой, какого вам надо?» Ну, вот эти-то возражения
собственного сердца и были всего хлопотливее для Лизаветы Прокофьевны.
Князь изложил даже несколько своих взглядов, своих
собственных затаенных наблюдений, так что всё это было бы даже смешно, если бы не было так «хорошо изложено», как согласились потом все слушавшие.
Хорошо, хорошо, я оставлю… — прибавил он, заметив нетерпеливый жест
князя, — но я пришел за
собственным делом и про это хочу… объясниться.
Дверь отворилась, и на пороге явился сам
князь Валковский своею
собственною особою.
Она хвалилась и с торжеством рассказывала, что
князь, важный человек, генерал и ужасно богатый, сам приезжал просить согласия ее барышни, и она, Мавра,
собственными ушами это слышала, и вдруг, теперь, все пошло прахом.
Мало того: что три года тому назад при продаже рощи Николай Сергеич утаил в свою пользу двенадцать тысяч серебром, что на это можно представить самые ясные, законные доказательства перед судом, тем более что на продажу рощи он не имел от
князя никакой законной доверенности, а действовал по
собственному соображению, убедив уже потом
князя в необходимости продажи и предъявив за рощу сумму несравненно меньше действительно полученной.
Так, например, не очень давно
князь Букиазба проект публиковал: как поступить с мужиком? — и выдал его за
собственный, а, в сущности, главным руководителем в этом деле был Капотт.
— Нехорошо, нехорошо… — говорил
князь, заметно занятый
собственными мыслями, и снова обратился к прежнему своему собеседнику.
Князь поцеловал у ней за это руку. Она взглянула на тюрик с конфектами: он ей подал весь и ушел. В уме его родилось новое предположение. Слышав, по городской молве, об отношениях Калиновича к Настеньке, он хотел взглянуть
собственными глазами и убедиться, в какой мере это было справедливо. Присмотревшись в последний визит к Калиновичу, он верил и не верил этому слуху. Все это
князь в тонких намеках объяснил Полине и прибавил, что очень было бы недурно пригласить Годневых на вечер.
Следствие производить начал красноносый полицеймейстер: отчасти по кровожадности
собственного характера, отчасти для того, чтоб угодить вице-губернатору, он заставлял, говорят, самого
князя отвечать себе часа по два, по три, не позволяя при этом садиться.
Да, мой милый молодой человек, — продолжал
князь, беря Калиновича за руку, — выслушайте вы, бога ради, меня, старика, который вас полюбил, признает в вас ум, образование, талант, — выслушайте несколько моих задушевных убеждений, которые я купил ценою горького
собственного опыта!
Князь очень уж ловко подошел с заднего крыльца к его
собственному сердцу и очень тонко польстил ему самому; а курение нашему я, даже самое грубое, имеет, как хотите, одуряющее свойство.
Мистрисс Нетльбет в свою очередь тоже встала из-за самовара и, жеманно присев, проговорила поздравительное приветствие
князю и представила ему в подарок что-то свернутое… кажется, связанные
собственными ее руками шелковые карпетки.
— Почему ж? Нет!.. — перебил
князь и остановился на несколько времени. — Тут, вот видите, — начал он, — я опять должен сделать оговорку, что могу ли я с вами говорить откровенно, в такой степени, как говорил бы откровенно с своим
собственным сыном?
Но сие беззаконное действие распавшейся натуры не могло уничтожить вечного закона божественного единства, а должно было токмо вызвать противодействие оного, и во мраке духом злобы порожденного хаоса с новою силою воссиял свет божественного Логоса; воспламененный
князем века сего великий всемирный пожар залит зиждительными водами Слова, над коими носился дух божий; в течение шести мировых дней весь мрачный и безобразный хаос превращен в светлый и стройный космос; всем тварям положены ненарушимые пределы их бытия и деятельности в числе, мере и весе, в силу чего ни одна тварь не может вне своего назначения одною волею своею действовать на другую и вредить ей; дух же беззакония заключен в свою внутреннюю темницу, где он вечно сгорает в огне своей
собственной воли и вечно вновь возгорается в ней.
— И болен, а главное,
князь теперь диктует историю
собственной жизни Батеневу…
Один из разжившихся железнодорожников, статский советник Вооз Давыдыч Ошмянский, рекомендовал молодому
князю своего
собственного брата, Лазаря, который давно уже жаждал найти самостоятельный гешефт.
Голос Иоанна был умерен, но взор его говорил, что он в сердце своем уже решил участь
князя и что беда ожидает того, чей приговор окажется мягче его
собственного.
Быть может,
князь, которого он принял как сына, нанес ему в тот же день кровавое оскорбление, ему, лучшему другу отца его; ему, который готов был подвергнуть опасности
собственную жизнь, чтобы скрыть Серебряного от царского гнева!
Годунов взглянул с удивлением на Никиту Романовича. Он не мог привыкнуть к простоте
князя, и равнодушие его к
собственной жизни показалось Годунову неестественным.
Сомнения мои я, впрочем, относил не к
собственной своей непонятливости, а скорее к неумению
князя ясно формулировать свою мысль.
Одним словом, с помощью ли ходатайства старого
князя или ценою
собственных усилий, но Козелков наконец назначен был в Семиозерскую губернию. Известие это произвело шумную радость в рядах его сверстников.
По взятии Китай-города и окружающих его предместий раненый Милославский переехал, по приглашению
князя Пожарского, в
собственный дом его, на Лубянку.
Суханчикова говорила о Гарибальди, о каком-то Карле Ивановиче, которого высекли его
собственные дворовые, о Наполеоне III, о женском труде, о купце Плескачеве, заведомо уморившем двенадцать работниц и получившем за это медаль с надписью"за полезное", о пролетариате, о грузинском
князе Чукчеулидзеве, застрелившем жену из пушки, и о будущности России...
Бывало, при какой-нибудь уже слишком унизительной сцене: лавочник ли придет и станет кричать на весь двор, что ему уж надоело таскаться за своими же деньгами,
собственные ли люди примутся в глаза бранить своих господ, что вы, мол, за
князья, коли сами с голоду в кулак свищете, — Ирина даже бровью не пошевельнет и сидит неподвижно, со злою улыбкою на сумрачном лице; а родителям ее одна эта улыбка горше всяких упреков, и чувствуют они себя виноватыми, без вины виноватыми перед этим существом, которому как будто с самого рождения дано было право на богатство, на роскошь, на поклонение.
Дня не проходило, чтоб удары палками, розгами, охотничьими арапниками или кучерскими кнутьями не отсчитывались кому-нибудь сотнями, а случалось зачастую, что сам
князь,
собственной особой, присутствовал при исполнении этих жестоких истязаний и равнодушно чистил во время их свои розовые ногти.
Княгиня не успела договорить своей тихой речи, как тяжелая малахитовая щетка взвилась со стола, у которого стоял
князь, и молодой Михайлушка, зорко следивший за движениями своего грозного владыки, тяжело грохнулся к ногам княгини, защитив ее
собственным телом от направленного в ее голову смертельного удара.
По примеру наказанной француженки он вздумал высечь своего управителя, какого-то американского янки, и это было причиною
собственной погибели
князя.